Наступило шальное лето 1972 года. Я находился на практике по обмерам в сказочном Персяславле-Залссском, где меня и нашел запыхавшийся и счастливый Кутиков. Он просто приехал в город и спросил у первого встречного, где тут студенты-архитекторы. В пути его пытались арестовать, так как цветом рубашки он походил на какого-то только что сбежавшего особо опасного рецидивиста. Но Кутиков по нелепой случайности имел с собой паспорт и с честью отбился. Сообщил он мне невероятную новость. В Москве по причине возвращения из армии Сереги Грачева вновь собралась супергруппа "Лучшие годы", и зовут они нас с Кутиковым на юг, так как бас-гитарист Леша Полисский поехать не может, а гитарист их не очень устраивает, и я, значит, приглашаюсь быть вторым. Господи! Да хоть десятым! Надо просто попытаться представить себе, что такое были "Лучшие годы". За барабанами — непревзойденный Фокин, соскочивший к тому моменту из "Скоморохов". На клавишах (простите, на органе) — Игорь Саульский, имевший музыкальное образование и игравший все, от классики до джаза, иногда вперемежку. Грачева я еще не слышал, но легенды о нем ходили — говорили, что это примерно два Тома Джонса и полтора Элвиса Пресли. Были еще великолепный басист Леша Полисский — милейший, скромнейший и тишайший парень, гитарист Ринатик и духовный лидер команды некто Азер, человек постоянно восторженный, снабжавший группу свежей музыкальной информацией и иногда певший. Еще был звукорежиссер Феликс, который сам собирал ревербераторы — не из магнитофонной приставки "Нота", как у всех, а самостоятельной разработки. Ревербераторы стоили по 200 рублей, и чинить их мог только сам Феликс. Обычно он просто запускал руку внутрь и вырывал оттуда клок деталей с мясом, Это действовало. В такую вот команду мы с Кутиковым и попали. Перед Сережей Кавагое совесть у нас была чиста, так как он погряз в своих поступлениях в МГУ. К тому же соединиться с "Годами" предполагалось пока на дна летних месяца. Надо сказать, что все перечисленные музыканты были выше нас на несколько голов, и мы просто не могли поверить, что нам предлагают встать на одну ступень.
   Конечно, мы обольщались. Практичные "Лучшие годы" прежде всего интересовались нашим аппаратом — мы продолжали все заработанные, а также выпрошенные у родителей деньги тратить не на портвейн, а на аппаратуру, и была она у нас к этому моменту, по московским критериям, весьма приличной. Соединение с аппаратом "Лучших годов" обещало дать сногсшибательный эффект. Следует пояснить, что вообще аппарат тогда занимал и душах и мечтах музыкантов гораздо больше места, чем теперь. Сейчас если кто и тоскует по поводу его нехватки, то как-то уж очень утилитарно. А для нас аппарат был (стенами храма, который мы каждый день возводили. Басист группы "Удачное приобретение" Вова Матецкий, например, считал, что абсолютная и потому недосягаемая вершина счастья в жизни — усилитель "Fender Bassman 100". Не победа мира во всем мире, не вечная, скажем, жизнь, a этот вот усилитель. (Спустя года четыре он позвонил мне и грустно признался, что вот "Bassman 100" есть, а счастья нее равно нет.)
   Ну ладно. Я остался добывать срок в Переяславле, возбужденный ожиданием, а Кутиков снялся с аппаратом и уехал с "Лучшими годами" на юг.
   Чуть позже я ехал туда один со своей "Музимой" и весь трепетал. Называлось это Международный студенческий лагерь "Буревестник-2" в поселке Нишпевка. Прибытие состоялось рано утром. "Буревестник" располагался в сказочном ущелье между Туапсе и Лазаревской (он, собственно, и сейчас там стоит). Этакие деревянные коттеджики в райских кущах, спускающихся к морю. Пахло эвкалиптами и счастьем. Меня встретил заспанный Кутиков. У него был несколько озабоченный вид. Оказалось, что виртуозы из "Лучших годов" вводили его в репертуар ускоренными темпами, и он чуть не надорвался. Я забыл сказать, что "Лучшие годы" не заботились сочинением собственных песен, а исполняли Запад, что называется, один к одному. В репертуар входили Элвис Пресли, Том Джонс, Джеймс Браун, Уилсон Пикет и "Лед Зеппелин". Все это было для нас, конечно, очень сложно. Я испытал это на себе часа полтора спустя. Проснулся Фокин, поздоровался со мной так, как будто мы знакомы всю жизнь и расстались только вчера, и отвел меня в будочку, где хранился аппарат. Была она беленная известью, окон не имела и формой напоминала старинную часовню или, скорее, склеп. Там, в страшной духоте, в пыльном ущелье из "Регентов" и "Бигов" располагался столик и на нем магнитофон. Фокин поставил песню, как сейчас помню, "Grand Funk" — "Feelin' all right" и предложил снять гитарную партию, то есть сыграть с Фарнером в совершенный унисон. По достижении результата мне было разрешено спуститься к морю и доложить о победе. После этого инструктажа Фокин прикрыл дверь снаружи и не спеша ушел на пляж, а я остался один на один с гитарой и недосягаемым Фарнером. В будочке было так жарко и тесно, что ни бороться с Фарнером, ни просто слушать его, ни даже дышать было невозможно. Но очень не хотелось ударить в грязь лицом, и, видимо, это желание было сильнее. Часа через три я гордо спустился к морю, стряхивая с пальцев остатки фарнеровских запилов. Правда, тут же пришлось возвращаться с Фокиным и демонстрировать победу на деле. Сдержанная похвала Фокина была для меня выше всех наград. Потекла невероятно счастливая,  разгильдяйская,  рок-н-ролльная южная жизнь. Видимо, это был один из отрезков абсолютного счастья в моей биографии. Условия, на которых мы существовали в лагере, носили среди музыкантов название "за будку и корыто". То есть нам предоставляли жилье и так называемое трехразовое питание. Мы же за это обязывались играть на танцах два-три раза в неделю, а также аккомпанировать всякой международной студенческой самодеятельности. Практически своими руками была построена сцена на танцплощадке. Фанерный задник мы выкрасили в салатовый цвет, на нем совместными с Грачевым усилиями я изобразил старинный биплан, волочивший за собой по небу два воздушных шара: большой с надписью "Лучшие годы" и поменьше — "Машина времени". Предполагалось некое существование "Машин времени" внутри "Лучших годов", в результате чего совместными усилиями разучили несколько наших шлягеров, включая "Ты и я" и "Продавец счастья".
   Грачев действительно пел очень похоже и на Джонса и на Пресли сразу, и когда он уступал мне микрофон для "машинной" части программы, я робел. А еще были невероятные южные ночи в маленьких двориках, увитых виноградом, с трехлитровыми банками домашнего вина "Изабелла", разговорами о музыке, гордостью от того, что мы теперь вместе с корифеями, а значит, и сами ничего, а еще были ростовские рокеры с их подругами, какие-то девушки с нежными руками и порывистыми душами, ночные купания под черным бархатным небом в мерцающей огоньками воде.
   Слева по берегу километрах в полутора располагался лагерь "Буревестник-1", принадлежавший МГУ, а справа — "Буревестник-3" какого-то ленинградского института. С третьим мы почему-то не дружили, а в первом играла на танцах "Мозаика" в составе Малежек — Кеслер — Чепыжев — Машков. В дни, когда наши танцы не совпадали, мы ходили к ним в гости, скромно и с достоинством тусовались слева у сцены, спинами ощущая зазывные взгляды женской части публики, потом шли с "Мозаикой" пить вино к бабе Ане и возвращались в лагерь поздней ночью по серпантину, распевая Битлов и пугая робких влюбленных.
   Было, пожалуй, первое столкновение с Советской властью на местах. Лагерем нашим командовал некто полковник Мешков — человек нерешительный и мягкий. Он полковничьим сердцем чуял идеологическую невыдержанность нашего репертуара, но приказать не мог, он только постоянно занудно просил включить в программу песни советских композиторов и современные отечественные молодежные танцы. Мы отстаивали свою позицию тем, что лагерь, дескать, для иностранцев и так им, стало быть, родней. Иностранцы (по нашей просьбе) нас поддерживали и требовали рок. Исключение составляло только вьетнамское землячество, регулярно проводившее во время танцев комсомольские собрания. Впрочем, их можно было понять.
Внезапно к нам на танцы заехал некто, представляющий местное управление культурой. Это был невысокий молодой человек с удивительно наглыми манерами. Я видел, как он буквально прижал Серегу Грачева к борту и орал снизу вверх, брызгая слюной: "Я здесь культурой три года командую, понял? И не таких видал! Я с тобой в другом месте говорить буду, если еще раз тут низом живота начнешь вертеть! Понял?" Человечек уехал, а Грачев пошел и очень сильно напился — я даже решил, что он умирает. Он, бедняга, только что вернулся из армии и, видимо, думал, что теперь уже все будет хорошо.
   И тогда мы устроили демонстрацию. На следующих танцах громкость была убрана до громкости магнитолы "Юность", вместо ударной установки стоял тройничок, Ринатик приволок откуда-то баян, и у нас получился типичный так называемый инструментальный ансамбль времен позднего Хрущева. Тихо и противно исполнялись в инструментальном изложении пьесы "Лучший город земли", "Королева красоты", "фиалки" и прочая клюква. Самым трудным оказалось при этом не колоться и сохранять торжественно-старательное выражение лица. Через десять минут иностранцы отсмеялись, взялись за руки и пошли бить Мешкова. Он прибежал, на ходу роняя остатки собственного достоинства, и униженно просил прекратить демонстрацию и заиграть как обычно. Мы сжалились, притащили Серегу, который все еще не мог встать на ноги после алкогольного удара, сказали ему, что наша взяла, и он вышел на сцену, качаясь на ветру, и спел "I can't stop loving you". Клянусь, я никогда больше в жизни не слышал такого исполнения этой песни.
Два месяца просвистели, как один день, и мы вернулись в Москву. Было несколько сейшенов, где на басу играл вместо Кутикова уже Полисский, а я на гитаре как-то задержался. На всю жизнь запомню представление группы: "Друзья! Сегодня для вас играют легендарные "Лучшие годы"! (Шквал, свист, рев). Вокал — Сергей Грачев! (Рев, свист, топ). За барабанами — Юрий Фокин! (Свист, плач). Орган — Игорь Саульский! (Визг). Бас — Алексей Полисский. (Шквал аплодисментов). Гитара — Андрей Макарсвич! (Гробовая тишина, и в этой тишине из задних рядов — один хиленький унылый свистик, выражающий явно не восторг). Было очень стыдно.
   Если же говорить о каком-то мастерстве, то все, что мы тогда набрали — мы набрали с людьми, играющими сильнее нас. Уверен, что это вообще лучшая школа.