Память моя дает сбои, и
этот кусок нашей жизни я почти не помню. А между тем, группа существовала,
мы писали новые песни, постоянно играли на сейшенах, и известность наша
росла. Сейшены происходили по налаженной схеме: кто-то из устроителей звонил
мне, сообщалась дата, место и условия оплаты. Платили тогда немного — от
ста до двухсот рублей на команду. Часа за два до начала мы собирались на
базе — тогда это был клуб швейной фабрики "Красная роза" — и ловили автобус
или рафик. Транспортные услуги обходились в пять-десять рублей. Мы забрасывали
наш аппарат в транспортное средство и ехали на место. Помню басовую колонку
немыслимых размеров с портретом тогдашнего звукорежиссера Саши Катамахина
прямо на фасаде. Она постоянно не влезала в автобусную дверь, и однажды
мы в отчаянии отпилили от нее верхнюю часть прямо в процессе погрузки на
глазах у изумленного водителя. Сейшены устраивались в институтах, домах
культуры, особой любовью пользовалась "кормушка" — крохотная студенческая
кофейня в районе Каширки. Была она очень маленькая, денег там платили совсем
ничего, но было там на редкость уютно и надежно: студенты сами заправляли
всеми делами, и сейшены у нас практически не срывались. О других местах
сказать этого было нельзя. Итак, мы приезжали на точку и затаскивали аппарат
внутрь, продираясь через толпу, — слух о сейшене летел впереди нас, и проворная
московская "система" спешила попасть внутрь до того момента, когда дружинники
в повязках начнут проверять билеты. Билет являл собой обыкновенную открытку
с какой-нибудь новогодней чепухой на лицевой стороне и самодельной печаткой
на обратной. Почти всегда находился умник, который накануне изготавливал
такую печатку (благо дело было нехитрое), и количество билетов удваивалось.
"Система" билетов не покупала: во-первых, по причине отсутствия денег,
во-вторых, это было "западло" — считалось особым шиком проходить внутрь
"на шару". Для этого существовало несколько способов: прежде всего пристраивались
поднести какую-нибудь деталь нашего аппарата; потом использовали элементарный
прорыв заслона дружинников, и в конце концов — пролезали внутрь через окно
туалета, люк канализации, по водосточной трубе и т.д. Дружинники держали
оборону до последнего — занятие бессмысленное, так как все равно все в
конечном счете оказывались внутри. Если в процессе доставки и занесения
внутрь ничего из аппарата не исчезало и не ломалось — сейшн начинался вовремя.
Правда, случалось это крайне редко. В воздухе витал могу чий дух единения.
Все собравшиеся (включая самих музы кантов) ощущали, что происходит что-то
запрещенное, добытое с таким трудом, самое дорогое на свете, словом — сокровенное.
С того момента, когда рок-н-ролл стал доступен всем, как, скажем, футбол,
— этот дух навсегда исчез. Я не тоскую по тем временам, но вот этого состояния
коллективного просветления мне очень жаль.
Вскоре, как правило, в зале
появлялась либо насмерть перепуганная администрация заведения, либо милиция,
либо товарищи в штатском, и сейшн благополучно заканчивался. Музыка обычно
останавливалась поворотом рубильника, и музыкантам предлагали пройти в
отделение, то есть в "легавку". Их уводили под восхищенные взгляды фанов.
Если сейшн удавалось доиграть до конца и никто не обламывал — это считалось
большой удачей. Я лично помню несколько таких вече ров. Именно за эту надежность
так ценились "кормушка" и "стекляшка" в Долгопрудном — вообще, как ни странно,
в технических вузах позволялось больше, чем в гуманитарных. Видимо, считалось,
что технари идеологически изначально стоят на более надежных позициях.
В "легавке" всех рассаживали поодиночке и по очереди уныло пытались выяснить,
кто организовал халтуру, продавал билеты и где деньги. Первый раз было
страшновато, потом мы привыкли. Милиционерам, как правило, было скучно
сражаться с какими-то волосатиками, классовой ненависти они к нам чаще
всего не питали, а главное — им было понятно, что дело дохлое: чтобы
что-то доказать, следовало организатора поймать за руку, скажем,
при продаже билетов. Билеты же продавались заранее в обстановке дикой конспирации
по системе "звездочка": то есть сам устроитель делил их на две пачки и
раздавал двум своим доверенным людям, эти двое — своим, и так далее. "Система"
исключала возможность возникновения в ней слабого звена. Она, правда, имела
и свой минус: у каждого устроителя в зале сидели практически одни и те
же люди — через некоторое время я знал почти всех в лицо, и к семьдесят
девятому году это стало уже невыносимым. Итак, устроителя поймать за руку
было невозможно, а музыкантов спасало то, что к организации мероприятия
и продаже билетов они отношения не имели. Так что после нескольких часов
сидения и допросов по уставной форме всех благополучно отпускали домой.
Разве что могла прийти телега в вуз. Один раз, правда, было хуже (году
уже, кажется, в семьдесят восьмом). Мы к тому моменту репетировали в крохотном
домике ЖЭКа № 5 в переулке, недалеко от метро "Аэропорт". Взяли меня из
института прямо с занятий (я к тому времени восстановился на вечернее отделение).
Выглядело это очень эффектно. Сидя в черной "Волге", я