Веселая это была жизнь, но какая-то странная. Популярность наша достигла апогея. Под словом популярность я понимаю не количество людей, которые нас знают и хорошо к нам относятся , сейчас таких людей больше, чем тогда,  а степень буйного помешательства на нашей почве определенного круга молодых ребят. Во дворцах спорта творилось невообразимое, количество милиции приближалось к количеству зрителей, а единственным рупором, кроме концертов, оставались наши бедные самостийные записи. Да пожалуй, еще недавно возникшая радиостанция "Radio Moscow world service" крутила нас постоянно. Прослушивалась она на средних волнах не хуже, чем "Маяк", музыку передавала каждые тридцать минут из шестидесяти, а англоязычные комментарии можно было опускать. Я усматривал в этом дальновидную внешнюю радиополитику,  дескать, показать миру накануне Олимпиады, что у нас все есть. Теперь я понимаю, что объяснялось все проще: личными симпатиями младшего состава редакции, безграмотностью руководства и общим бардаком. Словом, топтать нас еще не взялись , пока просто не замечали. Большой идеологический слон только начал поворачивать свою удивленную голову в нашу сторону.
   Мы тем временем готовили так называемый сольный концерт в двух отделениях , категория, которая позволила бы нам хотя бы в концертных залах выступать без нагрузки. Мы восстанавливали "Маленького принца". Впервые он был сделан года полтора назад и пережил несколько редакций. Литературную часть исполнял некто Фагот,  старый наш приятель по хипповой тусовке, человек весьма своеобразный и колоритный. Сделаны были специальные декорации в виде черных и белых ширм, костюмы шил не кто-нибудь, а сам Вячеслав Зайцев. Мы готовили триумф. Непосредственно после успешной сдачи программы предполагались сольные концерты в самом Театре Эстрады, и билеты уже поступили в продажу. Слово "поступили" здесь не годится. Они исчезли, не успев возникнуть. Несколько суток у касс ночевали молодые люди. По ночам они жгли костры.
   А закончилось все очень быстро и просто. На сдачу нашей программы приехал товарищ из ЦК партии с очень популярной русской фамилией. Не знаю уж, чем мы обязаны были столь высокому вниманию , видно, докатился доверху шум от Тбилисского фестиваля. Товарищ посмотрел нашего "Маленького принца", произнес магическое слово "повременить" и уехал. Больше мы с ним не встречались. Мы, собственно, и тогда не встречались, обсуждения проходили при закрытых дверях. А "временили" нас после этого лет шесть. Не разгоняли, не сажали, не увольняли по статье, а именно "временили". И это, наверно, было самое противное. Олимпиада просвистела в один момент, не оставив никаких особенных следов в нашей жизни. И гайки со скрипом закрутились.
   В "Московском комсомольце" примерно в это время появился хит-парад. Первого января восемьдесят первого года песня "Поворот" была объявлена песней года. Она продержалась на первом месте в общей сложности восемнадцать месяцев. И все восемнадцать месяцев мы не имели права исполнять ее на концертах, потому что она была, видите ли, не залитована, а не залитована она была потому, что редакторы Росконцерта и Министерства культуры не посылали ее в ЛИТ, так как имели сомнения относительно того, какой именно поворот мы имели в виду. То, что "Поворот" звучал на "Radio Moscow" по пять раз на дню, их абсолютно не волновало.
   Это было потрясающе забавное время! Я пытаюсь вызвать в памяти атмосферу тех дней, и мне это уже почти не удается. Как легко все забывается! Время казалось вечным, оно не двигалось. Три генеральных секретаря отдали богу душу, шли годы, а время стояло, как студень. Время какого-то общего молчаливого заговора, какой-то странной игры. И как это бывает в полусне ? все вяло, все не до конца, все как в подушку. Наверняка в тридцатые годы было страшнее. А тут и страшно-то не было. Было безысходно уныло. Один шаг в сторону,  и... нет, никто в тебя не стреляет, просто беззвучно утыкаешься в стену. Солженицын считал, что стена эта на соломе нарисована, ткни, и рассыпется. Мне же она представлялась студнем, который трудно проткнуть. Зато в нем очень легко увязнуть.
   В восемьдесят втором году "Комсомольская правда" грянула по нам статьей "Рагу из синей птицы". В принципе по нам уже постреливали и раньше : то Владимов затевал полемику на тему "Каждый ли имеет право?" (выходило, что мы не имеем), то кто-то еще, но все это размещалось на страницах газет типа "Литературной России", и никто к этому, конечно, серьезно не относился. А "Рагу" было уже рассчитано на добивание. И общепатетический тон в лучших традициях Жданова, и подписи маститых деятелей сибирского искусства (половина этих подписей потом оказалась подделкой), все это шутками уже не пахло. Если бы стены были из более жесткого материала, нас бы по ним размазали. Или бы мы пробили их собой и оказались с той стороны. Но студень амортизировал. И мы остались живы. А может быть, помогла защита миллионов наших поклонников. Я видел в редакции мешки писем под общим девизом "Руки прочь от "Машины". Время от времени мешки сжигали, но приходили новые. Писали студенты и солдаты, школьники и колхозники, рабочие и отдельные интеллигенты. Коллективные письма дополнялись рулонами подписей. Я не ожидал такого отпора. В газете, по-моему, тоже. Поэтому они тут же разулыбались и свели все к такой общей беззубой полемике: дело, дескать, молодое, и мнения тут могут быть, в общем, разные. Я писал письмо заведующему отделом культуры ЦК ВЛКСМ, как сейчас помню, товарищу Боканю, где перечислил все ляпы и ошибки статьи. А ляпов там было предостаточно. Думаю, что автор Ник.Кривомазов, дав статье подзаголовок "Размышления после концерта", на концерт наш не ходил, а выполнил социальный заказ, не покидая кабинета, прослушав кое-какие записи, часть из которых была вообще не наша, а группы "Воскресенье", а часть относилась к семьдесят восьмому году. Мне было даже обидно, что по нам так неточно и невпопад стреляют. Получил я ответ от т. Боканя, что не туда, дескать, смотрю. Что не на мелочи всякие следует смотреть, а в корень, а в корне деятели сибирской культуры вкупе с Кривомазовым правы, и надо бы мне, как младшему товарищу, к их мнению прислушиваться. Храню этот ответ, как ценную реликвию.
   А Коля Кривомазов жив-здоров, очень прилично выглядит и даже получил повышение: служит нынче уж не в "Комсомольской", а в самой настоящей "Правде". Бежит времечко!